Лебеди белые, гордые, смелые!

Впечатления детства хранятся в памяти человеческой до последнего вздоха и зачастую влияют на всю взрослую жизнь. Вот и художник Аркадий Рылов уже на склоне своих лет с удовольствием вспоминал, как в мальчишеском возрасте он и его старший брат «купили у плотовщика лодку за полтора рубля», как смолили и красили её, как приладили паруса, запаслись провизией и отправились в дальнее плавание по реке Вятке. «Жизнь у костра, у воды, среди дикой, нетронутой природы и воспитала во мне художника-пейзажиста», — признаётся Аркадий Александрович в своей книге «Воспоминания».

И позже, уже после окончания петербургской Академии художеств, Рылов летом обязательно приезжал в родные вятские края. «Там, в пяти верстах от города, — писал он, — нанял себе комнатку в одиноко стоявшем домике на верху крутого и высокого берега Вятки. Река была полноводна, по ней плыли плоты… Ночью я любовался из окна затихшими берёзами, их висящие пряди не шевелило ни единым листиком. За рекой краснел огонёк рыбака. Там я хорошо поработал…»

…Однажды днём в квартиру, которую в Петербурге снимали в складчину молодые пейзажисты Аркадий Рылов, Константин Богаевский и Михаил Латри, заглянул их учитель по Академии художеств Архип Иванович Куинджи. Пришёл поинтересоваться, что такого они «натворили» за прошедшее лето. «Душа ушла в пятки, когда послышался его сильный звонок, показалась знакомая шуба и красивая голова с заиндевевшими усами и бородой», — рассказывал потом Аркадий Александрович. И понять его можно — такой визит сродни экзамену. С трепетом, неохотно молодой живописец поставил на мольберт пейзаж с берёзами. «Я не совсем доволен был картиной, а Архип Иванович похвалил, обыкновенно он редко хвалил», — радостно сообщает Рылов читателям его «Воспоминаний».

А ниже он подробно повествует, как рождалась понравившаяся Куинджи картина: «Я очень много трудился над этим мотивом, несколько раз всё перекомпоновывал и переписывал, стараясь передать ощущение от весёлого шума берёз, от широкого простора реки. Жил я летом на крутом, высоком берегу Вятки, под окнами шумели берёзы целыми днями, затихая только к вечеру; протекала широкая река; виднелись дали с озёрами и лесами. Оттуда поехал в имение к ученице. Там аллея старых берёз, идущая от дома в поле, тоже всегда шумела. Я любил ходить по ней и рисовать эти берёзы. Когда я приехал в Петербург, то в ушах у меня остался этот «зелёный шум»…

И всё-таки название это — «Зелёный шум» — придумал не Рылов. Оно появилось с лёгкой руки его друга и соседа по квартире Константина Богаевского. Когда тот впервые увидел готовую картину, сразу стал нараспев декламировать некрасовское стихотворение: «Идёт-гудёт Зелёный Шум, Зелёный Шум, весенний шум!» С той минуты название и прижилось.

Не думал, не гадал Рылов, что его картина окажется очень созвучной общественным настроениям того времени, что передовая Россия, жаждавшая перемен, воспримет ветер, радостно раскачивающий вершины берёз на холсте молодого пейзажиста, как символ грядущей революции, как что-то вроде горьковского «Буревестника». Ведь был он просто-напросто художником, влюблённым в красоту природы, в родную страну, верящим в её счастливое будущее.

Вот и романтически возвышенная картина Рылова «В голубом просторе» прозвучала радостным аккордом, верой в грядущий счастливый день России. И это — на фоне разрухи, холода, голода, на фоне Гражданской войны! «Работать становится трудно, — отмечает художник в своих «Воспоминаниях». — Мысли заняты только тем, как бы съесть чего-нибудь. Восьмушка фунта хлеба, полагавшаяся гражданину по карточке на день, проглатывалась сразу, а дома больше не было ни крошки, ни сахара, ни чаю… Несносный холод не располагал к работе. Холодные кисти и тюбики с красками неприятно было брать в руки… В кухне утром вода замерзала и в ведре, и в самоваре…» Зато на созданном Рыловым в те тяжелейшие дни полотне в голубом небе, в лучах солнца, над сине-зелёными океанскими волнами, над парусами одинокого корабля гордо машут крыльями прекрасные белые птицы — смелые, свободные, полные сил!

Кстати, у картины «В голубом просторе» была, оказывается, предшественница. Называлась она «Лебеди над Камой», и на ней почти так же стремительно неслись над волнами сильные белые птицы. «Эту картину, — поясняет Аркадий Рылов в своей книге, — купил на выставке банкир Винтерфельд, который в революцию исчез вместе со своим собранием картин». Жаль, конечно, однако эскизы, сделанные художником к той, первой картине, очень пригодились ему в морозном и голодном послереволюционном Петрограде при работе над новым полотном.

В своих «Воспоминаниях» Рылов обстоятельно поведал, как постепенно обретала плоть и кровь его «лебединая» задумка: «В течение нескольких лет, кроме других картин, я работал над стаей лебедей, летящих над бурной Камой… Мне хотелось передать полёт могучих белых птиц, преодолевающих сильный ветер над жёлтыми водами широкой реки… Я видел их в натуре близко, над самой головой, на Каме, близ села Пьяный Бор, где одно лето я писал этюды… Любил я держать снасть надутого паруса и рулевое весло, нестись в лодке среди колыхающихся рыжих волн с жёлтой пеной… В то лето я много писал Каму в разную погоду, а с парохода сделал набросок красками во время большого шторма».

«Когда я приехал в город, — продолжал вспоминать художник, — мне опять посчастливилось: зайдя к чучельнику, я увидел над головой чучело громадного летящего лебедя, точно нарочно для меня сделанное. Я сейчас же купил нужную для меня модель. В размахе крыльев было ровно три аршина. Лебедя этого я никому не показывал, прятал от посетителей в спальне за комод, тщательно закрывал газетами, днём поднимал его на блоке в мастерской и рисовал для картины…»

«Лебеди над Камой» на очередной, 1914 года, выставке Союза русских художников в Москве имели большой успех. Подтверждает это и состоявшаяся тогда же весьма примечательная встреча: зайдя как-то в кабинет организатора выставки, Аркадий Александрович увидел сидящего там какого-то старика с запорожскими усами, в поддёвке и высоких сапогах. На столе перед ним лежала шапка из серого барашка.

Едва старику назвали имя художника, он быстренько поднялся, крепко пожал Рылову руку и довольно пробасил:

— Так эти лебеди твои? Это ты «Зелёный шум» написал? Вот тебе мои стихи на память.

Художник развернул врученную ему бумажку и прочитал вслух:

Камою жёлтою лебеди белые

Тянутся к северу, в тундры холодные,

Мчатся красивые, гордые, смелые,

Вечно могучие, вечно свободные!

С жаркого юга, лучами спалённого,

К озеру в тень под берёзы плакучие

Манят их радости «шума зелёного»

Свежестью бодрою, силой могучею.

Старик этот оказался известным всей Москве репортёром, писателем и поэтом Владимиром Алексеевичем Гиляровским, или, как его звали все друзья и почитатели, «дядей Гиляем»…

Дорогого стоит и оценка, данная творчеству Аркадия Александровича Рылова его старшим собратом по изобразительному искусству, выдающимся русским художником Михаилом Васильевичем Нестеровым. «Прелесть картин Рылова, — написал он в книге «Давние дни», — крылась в их внутренней и внешней красоте, в их «музыкальности», в тихих, ласкающих, или стихийных, бурных переживаниях природы. Его таинственные леса с шумами лесных их обитателей дышат, живут особой, чарующей жизнью. Его моря, реки, озёра, небо ясное, сулящее на завтра «вёдро», или небо с несущимися куда-то облаками — беду сулят — всё, всё у Рылова в действии, всё динамично — радость жизни сменяет её драму. Тёмный бор полон тревоги, бурные берега Камы, быть может, кому-то несут гибель. Осенний перелёт птицы за далёкие моря переживаем, как личную утрату ясных дней. Всё у Рылова полно значения, и он нигде, ни в какой мере не равнодушен к смыслу, к совершающимся таинствам природы и её обитателей. Он поёт, славит и величает Родину-мать… Рылов не просто «пейзажист», он, как Васильев, как Левитан, глубокий задушевный поэт. Он родной нам, он дорог нам, ибо Рыловых природой отпускается очень, очень скупо…»

Николай МУСИЕНКО